Каратель. Том 4: На острие [СИ] - Михаил Ежов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Предложив людям сесть, распорядитель занял удобное, плетёное из молодой ивы кресло и знаком дал понять, что готов слушать. Первым вышел на середину комнаты молодой эфиоп в цветной чалме и расшитой серебром одежде.
— История моя, о господин, — начал он, — о чародее, жившем во времена фараона Небка.
Эфиоп говорил велеречивым и торжественным слогом и был высокопарен и слащав до невозможности. Наверняка ему казалось, что фараон будет очарован мнимой красотой его речи, но распорядитель слышал уже сотни подобных рассказов и знал, что хочет повелитель Египта.
Макс вздохнул. Было жарко, монотонный голос рассказчика навевал дремоту, и он раздражённо поморщился.
Время текло медленно, как слова эфиопа, и было таким же вязким и тугим. За окном нарастало гудение — это выкатывали из глубоких погребов бочки с пивом. Затем из них выбивали днища и внутрь клали камни диди, чтобы придать напитку красный цвет. После этого пиво разливалось в семь тысяч сосудов и выставлялось вдоль дворцовой ограды.
Макс вздохнул при мысли, что придётся выслушать ещё двадцать восемь историй, а между тем статуя великой богини не готова для праздничного шествия, и нет никакого способа всё исправить. Даже если инженер справится, другие важные приготовления задержатся. Надо же было, чтобы эти глупые рабы всё испортили именно тогда, когда так важно показать, что ты находишься на своём месте. Дворцовый распорядитель, который не смог организовать один из самых значительных в году праздников! Позор!
Макс поёрзал в плетёном кресле и неприязненно посмотрел на эфиопа. Ну, скоро он закончит? Или придётся прервать его? Макс взглянул на большие водяные часы, стоявшие возле стены. Боги, как же мало осталось времени! Помогите мне, молю вас!
Макс задумался о том, что ещё предстояло сделать, почти перестав обращать внимание на происходящее вокруг.
Тем временем рассказчики сменяли друг друга, выходили вперёд, кланялись и заводили речи о богах и фараонах, колдунах и прекрасных девушках, о богачах и бедняках, о хитрецах и страшных демонах.
От жары и однообразных историй начинала болеть голова.
Где-то раздалось назойливое жужжание — похоже, под сводом образовалось осиное гнездо. Нужно его убрать, чтобы насекомые не ужалили фараона.
Сквозь прозрачную крышу начали просачиваться лучи неумолимо поднимающегося по небосводу солнца. Макс прикрыл глаза, размышляя. Становилось ясно, что ничто не спасёт его от провала. Вернее, кое-что могло бы, но могущественный человек, разморенно сидящий в широком плетёном кресле, предпочитал об этом не думать. Однако это было слишком трудно — ведь другой надежды не было. И потому Макс всё чаще возвращался мыслями к последней возможности уложиться в срок. К концу последнего рассказа он окончательно решил обратиться за помощью к сыну фараона — Сатни-Хемуасу, который считался колдуном и почти всё время проводил в городе мёртвых, изучая древние книги.
Когда сел на место последний рассказчик, Макс поднялся и, выбрав пятерых, жестом приказал им следовать за ним. У дверей он перепоручил их слуге, и тот повёл избранных в комнаты для отдыха, чтобы дать им умыться и накормить.
Сам же Макс поспешил в город мёртвых.
Глава 3
С замирающим сердцем Макс вошёл в каменные ворота. На несколько метров тянущиеся пропилеи были сплошь испещрены иероглифами, рассказывающими о мытарствах души в загробном царстве. Дальше никому, кроме жрецов и высших сановников, заходить не дозволялось. Макс быстро преодолел это пространство и, узнав от низко склонившегося перед столь властительным лицом стражника, где находится принц Сатни-Хемуас, уверенно направился в некрополь.
Он нашёл его высочество в просторном квадратном зале, служившем библиотекой колдовских книг и заклинаний. Она находилась в самом центре гробницы фараона Мемфиса. Почтительно поклонившись Сатни-Хемуасу, Макс сказал:
— Ваше высочество, простите, что тревожу вас во время постижения вами тайн бытия и смерти, тем более, что знаю, сколь не любите вы, когда вас отрывают от занятий, но серьёзная опасность нависла над нашим царством, — он замолчал, ожидая ответа принца.
Сын фараона поднял голову и несколько секунд молча смотрел на Макса, словно ещё пребывал в мире той книги, которая лежала перед ним, раскрытая на середине.
— Говори, я слушаю тебя, — проговорил он, наконец.
Макс поклонился и рассказал о том, что случилось со статуей богини Хатор, не забыв расписать возможные последствия неудавшегося торжества.
Сатни-Хемуас долго стоял, задумавшись и не произнося ни слова, потом бережно закрыл лежавший перед ним на каменном столе фолиант и, медленно покачав головой, сказал:
— Есть только один способ исправить дело, и знай, что я вовсе не сержусь на тебя за неожиданный приход, ибо в нём я вижу подтверждение свыше моего решения, которое я принял сегодня. Если тебе угодно знать, утром по дороге сюда я встретил человека, и он посмотрел мне прямо в глаза и усмехнулся. Когда же я остановил его и спросил, что насмешило его, человек ответил:
— Вся истина, которую ты ищешь столько лет, перетряхивая пыльные свитки, сокрыта в книге Тота, и без неё, сколькими бы знаниями ты ни овладел, нельзя постигнуть и десятой части мирозданья. Это говорю тебе я, жрец богини Исиды.
И так запали мне в душу эти слова, что я стал просить его рассказать, как достать эту книгу, но он не соглашался и, только видя, что я от него не отстану, снизошёл до ответа.
— Ты найдёшь её в гробнице фараона Ноферка-Птаха, — сказал он. — Но не смей уносить её с собой, иначе горько раскаешься! — с этими словами он удалился, а я поспешил сюда, чтобы узнать всё об этой гробнице и спуститься в неё. И теперь я уверен, что боги не против этого, раз они привели ко мне тебя с твоей просьбой.
Макс поклонился, а Сатни-Хемуас продолжал:
— Сейчас иди во дворец и во время соревнования сказителей исполняй свои обязанности, а затем приходи к гробнице Ноферка-Птаха, я буду ждать тебя, и мы спустимся за книгой.
* * *
Зал, в котором собирались придворные, чтобы послушать истории и узнать, кого из рассказчиков наградит фараон, был украшен на славу: стены, обтянутые тончайшим голубым шёлком, увитые лилиями колонны, утопающие основаниями в море ещё совсем недавно живых цветов, пол, набранный за пять дней до торжества изразцовой мозаикой, над которой трудились день и ночь пятьсот рабов, и на высоком бирюзовом постаменте —
